Навеяно "Игрой теней".
ТЕКСТСловно в бреду отдавал указания приготовить комнату незваному гостю, свалившемуся словно снег на голову. Впрочем, он всегда приходил именно так. Двери дома Господа нашего открыты для всех. Но так странно его видеть именно здесь, кажется, что вот-вот дрогнут стены храма, зарыдают кровавыми слезами святые, потухнут все свечи разом и наступит тьма. Нет, все как всегда, Господь толи не заметил, толи демонстративно отвернулся, не желая видеть, как дрожат холеные пальцы, едва не сминая конверт.
«Он здесь».
Сначала даже не поверил своим глазам, вся выдержка ушла только на то, чтобы не потерять лицо и довести проповедь до конца, торопливо распрощаться с прихожанами и, стараясь унять набатом стучащее в груди сердце, шаг за шагом подойти и едва ощутимо коснуться рукой плеча, удостовериться, что перед тобой не призрак, не морок, вынырнувший из промозглого осеннего тумана парижских улиц.
Пара ничего не значащих фраз, скрывающих смятение грешной души, память израненного тела… Или, быть может, наоборот? Не важно. Не смог остановить его, цепенея, как соляной столб, когда рука потянулась к вороту одеяний, не мог даже слова произнести, с ужасом понимая, что власть этого человека над ним иррациональна и безгранична, как и прежде.
И он просто сбежал. От этих холодных глаз, от этих прикосновений, спрятался в своей аскетично обставленной комнате, обессилено падая на колени перед распятием, взывая в отчаянной молитве к тому, в чьей защите он сейчас нуждался больше всего. В защите от самого себя.
«Господи, Господи… Господи! Не покидай меня. Почему твой образ исполнен страдания, но холодный взгляд лазурных глаз пуст и равнодушен, словно тебя здесь и нет? Именно сейчас, когда мне необходимо… За что-то ухватиться, чтобы не сойти с ума.
Я вернулся из армии мертвецом. Жил, словно в полусне. Вставал с постели, завтракал, шел на работу, возвращался домой, напивался до беспамятства и засыпал перед телевизором, забивая существование рутинными делами. Не война изменила меня, нет. Этот человек, оставивший на мне столько шрамов. Словно заклеймил навек, широким росчерком ножа по живому телу. Боже, как я ненавидел себя за то, что не мог отказать ему, не мог противостоять ему, не мог... без него. Впрочем, отказы не принимались, а желания и чувства были не в счет. Я испытывал животный ужас рядом с ним, но был раз и навсегда отравлен ядом его жестокости, как наркотиком.
Я больше не мог так жить.
До сих пор я помню этот день. Рождество. Толпы людей на улицах, расцвеченные новогодними огоньками витрины, музыка и предпраздничная суета. Очередное одинокое Рождество. Пистолет в кармане с одной единственной пулей, мне этого хватит, я убивал других, неужели не справлюсь с самим собой? Знаю, Господь не прощает самоубийц, но в этом мы с ним удивительно солидарны. Я тоже не мог себя простить.
Двери старого собора, зашел наугад, хотел попрощаться. С кем? С чем? Не знаю. Я был не в себе. Помню храмовый полумрак, мерцание свечей… И витраж. Обычный витраж с изображением Христа. Ломкое кружево истончившегося веками стекла, потемневший от времени свинец. Я смотрел на него и вдруг понял, что плачу. Плачу впервые за много лет. Все мое лицо было в слезах, а я даже не замечал этого. Это было так больно и так хорошо. Словно сдирал уродливую коросту со своего сердца, со своей очерствелой души. Я умер и снова родился именно здесь. И я посвятил себя своему Спасителю. Тому, кто предложил свою защиту от Дьявола с холодными глазами, которого я не смог позабыть.
Он уедет. Уедет через пару дней. И все вернется на круги своя. Господи, дай мне силы. Дай хоть каплю твоего терпения и мудрости. Не дай сорваться во тьму, умоляю тебя! Не оставляй меня… наедине с ним…
Сколько бессонных ночей, изнуряющих постов, впивающихся в обнаженную спину кожаных лезвий плети, чтобы изгнать его из своей души, и вот он снова здесь. А ты просто удалился, отвернулся, бросил меня здесь одного. «Сами разбирайтесь». Я никогда не был нужен ни тебе, ни ему! Вы похожи. Вы так похожи в своей равнодушной жестокости ко мне, что иной раз я думаю, что всего лишь променял одно чудовище на другое!...
Господи… Что я говорю… Боже, прости меня, грешного. Ибо сам я не в силах простить себя».
ТЕКСТСловно в бреду отдавал указания приготовить комнату незваному гостю, свалившемуся словно снег на голову. Впрочем, он всегда приходил именно так. Двери дома Господа нашего открыты для всех. Но так странно его видеть именно здесь, кажется, что вот-вот дрогнут стены храма, зарыдают кровавыми слезами святые, потухнут все свечи разом и наступит тьма. Нет, все как всегда, Господь толи не заметил, толи демонстративно отвернулся, не желая видеть, как дрожат холеные пальцы, едва не сминая конверт.
«Он здесь».
Сначала даже не поверил своим глазам, вся выдержка ушла только на то, чтобы не потерять лицо и довести проповедь до конца, торопливо распрощаться с прихожанами и, стараясь унять набатом стучащее в груди сердце, шаг за шагом подойти и едва ощутимо коснуться рукой плеча, удостовериться, что перед тобой не призрак, не морок, вынырнувший из промозглого осеннего тумана парижских улиц.
Пара ничего не значащих фраз, скрывающих смятение грешной души, память израненного тела… Или, быть может, наоборот? Не важно. Не смог остановить его, цепенея, как соляной столб, когда рука потянулась к вороту одеяний, не мог даже слова произнести, с ужасом понимая, что власть этого человека над ним иррациональна и безгранична, как и прежде.
И он просто сбежал. От этих холодных глаз, от этих прикосновений, спрятался в своей аскетично обставленной комнате, обессилено падая на колени перед распятием, взывая в отчаянной молитве к тому, в чьей защите он сейчас нуждался больше всего. В защите от самого себя.
«Господи, Господи… Господи! Не покидай меня. Почему твой образ исполнен страдания, но холодный взгляд лазурных глаз пуст и равнодушен, словно тебя здесь и нет? Именно сейчас, когда мне необходимо… За что-то ухватиться, чтобы не сойти с ума.
Я вернулся из армии мертвецом. Жил, словно в полусне. Вставал с постели, завтракал, шел на работу, возвращался домой, напивался до беспамятства и засыпал перед телевизором, забивая существование рутинными делами. Не война изменила меня, нет. Этот человек, оставивший на мне столько шрамов. Словно заклеймил навек, широким росчерком ножа по живому телу. Боже, как я ненавидел себя за то, что не мог отказать ему, не мог противостоять ему, не мог... без него. Впрочем, отказы не принимались, а желания и чувства были не в счет. Я испытывал животный ужас рядом с ним, но был раз и навсегда отравлен ядом его жестокости, как наркотиком.
Я больше не мог так жить.
До сих пор я помню этот день. Рождество. Толпы людей на улицах, расцвеченные новогодними огоньками витрины, музыка и предпраздничная суета. Очередное одинокое Рождество. Пистолет в кармане с одной единственной пулей, мне этого хватит, я убивал других, неужели не справлюсь с самим собой? Знаю, Господь не прощает самоубийц, но в этом мы с ним удивительно солидарны. Я тоже не мог себя простить.
Двери старого собора, зашел наугад, хотел попрощаться. С кем? С чем? Не знаю. Я был не в себе. Помню храмовый полумрак, мерцание свечей… И витраж. Обычный витраж с изображением Христа. Ломкое кружево истончившегося веками стекла, потемневший от времени свинец. Я смотрел на него и вдруг понял, что плачу. Плачу впервые за много лет. Все мое лицо было в слезах, а я даже не замечал этого. Это было так больно и так хорошо. Словно сдирал уродливую коросту со своего сердца, со своей очерствелой души. Я умер и снова родился именно здесь. И я посвятил себя своему Спасителю. Тому, кто предложил свою защиту от Дьявола с холодными глазами, которого я не смог позабыть.
Он уедет. Уедет через пару дней. И все вернется на круги своя. Господи, дай мне силы. Дай хоть каплю твоего терпения и мудрости. Не дай сорваться во тьму, умоляю тебя! Не оставляй меня… наедине с ним…
Сколько бессонных ночей, изнуряющих постов, впивающихся в обнаженную спину кожаных лезвий плети, чтобы изгнать его из своей души, и вот он снова здесь. А ты просто удалился, отвернулся, бросил меня здесь одного. «Сами разбирайтесь». Я никогда не был нужен ни тебе, ни ему! Вы похожи. Вы так похожи в своей равнодушной жестокости ко мне, что иной раз я думаю, что всего лишь променял одно чудовище на другое!...
Господи… Что я говорю… Боже, прости меня, грешного. Ибо сам я не в силах простить себя».